Бог по умолчанию.
Название: Тени в 12 часов
Автор: Али ДжиДжи
Бета: Nao
Количество слов: в процессе
Рейтинг: R
Пары: Клэйн, Куртофски
Жанр: Ангст, романс, AU
Дисклеймер: Всё принадлежит правообладателям.
Сюжет: Когда все мечты Курта должны были вот-вот осуществиться, судьбе захотелось сыграть с ним злую шутку: он попадает в аварию и забывает всё, что было для него так дорого. И пускай говорят, что время - лечит, как противостоять его неумолимому ходу, которое влияет даже на самые глубокие чувства?
От автора: Выражаю большую благодарность своей замечательной бете!
Примечания: Все описанные в фике места в Нью-Йорке и Лиме, а также описанная пьеса (но под другим названием и не в жанре "мюзикл") действительно существуют.
Самолёт Дэш 8 - небольшой двухмоторный турбовинтовой самолёт для линий средней протяжённости. И да, на рейс из Лимы в Нью-Йорк на этом типе самолёта можно хоть сейчас заказать билеты.
Боинг 757 - пассажирский самолёт для маршрутов средней дальности, вмещающий в себя от 150 человек.
In cavea non canit luscinia - с латыни "Соловей не поёт в клетке".
Песни, которые упоминаются в этой главе:
Пролог; Глава 1
Салон эконом-класса самолёта Дэш 8 оказался гораздо меньше, чем представлял себе Блэйн. В спешке заказывая билет на ближайший рейс до Лимы, он всё же ожидал увидеть упрощённую копию привычного ему бизнес-класса, а не удлинённую кабину американских горок в тридцать семь мест. «С такими самолётами не удивительно, что существуют люди, которые боятся летать», - подумалось ему. Он прошёл к своему месту, которое оказалось сразу же за перегородкой: здесь взгляд пассажира упирается прямо в стенку. Кресло было узким и неудобным, но хотя бы впереди было достаточно свободно, чтобы можно было вытянуть ноги. Рядом с ним никто так и не сел, поэтому Блэйн поставил кожаный портплед на соседнее сиденье и нажал на кнопку, откидывающую назад спинку кресла. К его удивлению, наклон был столь незначительным, что он решил, что что-то внутри механизма заело, и пару раз надавил спиной на кресло, надеясь, что оно откинется чуть больше.
- Приведите спинку кресла в вертикальное положение, пожалуйста, - раздался над ним женский голос, - Ручную кладь следует размещать на багажных полках. Позвольте?
Блэйн передал портплед улыбающейся стюардессе в голубой униформе и вновь нажал на кнопку на правом подлокотнике. Женщина убрала его багаж и начала демонстрировать под аудиозапись правильную последовательность действий при возникновении аварийной ситуации. Затем женский голос сменился хрипловатым мужским, который пожелал счастливого пути пассажирам корабля, сообщил ожидаемое время прилёта, перечислил членов экипажа, предупредил, что через несколько секунд самолет начнет выруливать на взлетную полосу, что должны быть пристегнуты ремни, и что пассажиров просят не вставать с мест, пока не погаснет изображение на табло. По проходу прошёлся стюард, проверяя, плотно ли закрыты багажные полки и все ли пассажиры пристёгнуты. Не зная, чем себя занять, Блэйн достал из прозрачного отделения на стенке ламинированную инструкцию и с интересом пробежал её глазами: одна сторона была полностью посвящена экстренной посадке на воду, а другая - схеме крупного самолёта, над которым было напечатано Боинг 757. Видимо, он сильно побледнел, потому что старушка, сидевшая через проход, обратилась к нему со словами: «Не волнуйтесь, юноша, здесь хорошо наливают. Берите красное, оно крепче». Насколько дельным был совет, он смог оценить уже через несколько мгновений, когда во время руления самолёта от багажной полки над её сиденьем отвалилась одна из деталей.
В скором времени зашелестели голоса и остальных пассажиров. Блэйн, удивлённый подобным оживлением, лишь через пару минут сообразил, что самолёт уже в воздухе. Он обернулся к иллюминатору и бросил последний взгляд на Нью-Йорк. Даже находясь в сотнях метров над городом, он ощущал его дикую вибрацию, пропитанную запахами морской соли, бензина и алкоголя. Город смог очаровать его, несмотря на то, что поездка в целом оказалась месяцем тягостного недовольства собой и всем на свете. Он умывался, одевался, пожимал руки, не путал столовые приборы и раздевался в силу какого-то рефлекса. Дни его были расписаны до минуты, и он усердно играл роль учтивого сына, решившего на год отложить обучение в колледже, чтобы поближе познакомиться с бизнесом отца. Блэйн вежливо отвечал на набившие оскомину вопросы о своих планах на будущее, а затем ехал на коктейли и званые обеды, где всё повторялось по второму кругу.
К середине поездки он уже был сыт всем этим по горло и каждую ночь вскакивал в смутной надежде, что на экране телефона высвечивается номер Курта. И когда усталость, напряжение и отчаянное желание вернуться в Лиму достигли пика, он попытался бежать, но столкнулся в вестибюле отеля с отцом, который молча заставил его подняться назад в номер. Блэйн полагал, что ему грозит наказание за то, что он попытался нарушить условия договора, заключённого перед отъездом между ним и родителями, однако, к его удивлению, Юджин отнёсся к этому инциденту снисходительно и даже пересмотрел его расписание, выделив ему пару свободных часов. Таким образом, Блэйн три дня кряду бродил, как зомби, по глухонемому, сумрачному Нью-Йорку, пока город, по-видимому, устав от своего мрачного гостя, не столкнул его на Пятой авеню с Рейчел Берри.
Она к тому времени уже открыла для себя прелести театрального успеха и, казалось, сама стала Театром – с тяжёлыми занавесями, драматическими паузами, цветами, шампанским, аплодисментами и выкриками «браво». Её первую пьесу постиг полный провал. Рейчел цитировала Блэйну заметки в театральных журналах: «Совершенно неинтересно… отвратительная режиссура…текст – приправа к пустой тарелке… актёры уровня школьной постановки…» и так далее. Она совершенно не старалась опускать неприятные замечания в свой адрес, а наоборот вспоминала их с добродушным смехом.
- Нынешняя постановка – совсем другое дело! – уверяла его девушка. - Она продержится на афише месяца четыре, не меньше.
Они сидели в закусочной «Нектар» на Мэдисон-авеню, заказав два несъедобных гамбургера по-шведски и чёрный кофе, в котором отчётливо чувствовался привкус растворимого «Нестле».
- Ждёшь положительных отзывов? – улыбнулся Блэйн.
- Уже получаю, - пропела Рейчел. - Премьера была четыре дня назад. Возможно, ты слышал… «Тени в 12 часов».
Он отрицательно покачал головой.
- Я могу достать тебе билет, хотя, знаешь, это не так уж и просто! У нас даже стоячие места разбирают во мгновение ока, - она щёлкнула пальцами и довольно улыбнулась. - Я играю роль Марии, возлюбленной Ганса, который уходит на поиски своей судьбы. Он окунается в шоу-бизнес, становится знаменитым певцом и очень богатым человеком, а затем возвращается за Марией, но уже слишком поздно – она помешалась от тоски и горя. И в конце, отчаянно пытаясь своими песнями вернуть рассудок своей возлюбленной, Ганс лишается навеки своего волшебного голоса… Эта роль просто создана для меня. Я никогда не чувствовала ни с кем большего духовного единения, чем с Марией. Один из театральных обозревателей даже написал, что я так натурально передаю безумие моей героини, что он беспокоится за моё психическое состояние.
Блэйн подумал, что он назвал бы это комплиментом с очень большой натяжкой, но Рейчел так счастливо улыбалась, что у него не хватало духу сказать ей об этом. Наконец, они допили остывший кофе; просторное помещение уже было почти погружено во тьму: в свете небольших свечей сверкали силуэты вилок и ножей, - расплатились за свой заказ и вышли на улицу.
- Проводить тебя? – предложил Блэйн. - Ты снимаешь квартиру?
- Не стоит, я живу недалеко отсюда. В небольшом отеле, - Рейчел сказала это с таким видом, словно бы все большие отели для неё чересчур шумны и вульгарны.
Но Блэйн отлично всё понял: Курт тоже употреблял подобные формулировки, чтобы не чувствовать себя придавленным огромным состоянием семейства Андерсонов. Словно прочитав его мысли, Рейчел впервые за вечер быстро и сбивчиво заговорила о Курте. Как он помог ей преодолеть самую главную преграду на пути к будущему - внутреннюю робость; как он поддерживал её план, который другим казался пустой, ребяческой затеей; как он первым поверил в неё. Блэйн молчал и с удивлением думал, что у этих двоих странным образом оказалось много общего: оба были честолюбивы, талантливы, оба в прошлом пережили немало унижений. Но так сложилось, что жизнь дала Рейчел шанс покорить театральные подмостки Нью-Йорка, в то время как Курт, лежавший без сознания в больнице в Лиме, был его лишён.
- Здесь так шумно, все куда-то спешат, - сказала на прощание девушка, взмахнув рукой у дороги, чтобы поймать такси. - Вы приезжайте, как он поправится. Или сам приезжай, если… заскучаешь там, в Лиме. Я всегда рада тебя видеть.
Машина отъехала, и Блэйн осознал, что они не обменялись телефонами. И он совсем не помнит названия ни её спектакля, ни театра… Воспоминания прервались вновь загоревшимся табло «Пристегните ремни». Самолёт шёл на посадку.
В зале прилёта Блэйн с удивлением заметил Финна, возвышавшегося над пёстрой толпой встречающих. Он стоял, скрестив руки, у колонны и выглядывал кого-то в группе монахинь, демонстрирующих свои билеты и ярлыки на чемоданах проверяющим у выхода. Монахини спешно прошли мимо, и Финн, избавившись от оцепенения, в которое его ввели их чёрно-белые одеяния, завертел головой по сторонам. Блэйн со смущением подумал, что хорошо, что зала становилась всё более безлюдной, так как его трудно было увидеть среди более высоких пассажиров. Наконец, Финн его заметил и приветственно махнул ему рукой. Блэйн улыбнулся в ответ и подошёл к нему.
- Не думал, что ты приедешь меня встретить, спасибо. Как он?
- Всё хорошо.
- Он спрашивал обо мне?
Финн отвёл взгляд и ничего не ответил. Блэйн, несколько удивлённый его молчанием, повторил свой вопрос.
-Я слышал, - ответил в этот раз парень и, зажмурившись, скороговоркой произнёс, - Нам надо поговорить, Блэйн.
Курт не сразу понял, что находится в больнице. В те короткие минуты, когда сознание пробивалось на поверхность, чтобы затем вновь погрузиться во тьму, ему казалось, что он видит серые предрассветные тени на потолке в своей комнате. Поэтому, проснувшись окончательно, он остался лежать с закрытыми глазами, ожидая звона будильника. Однако вместо привычной «Don’t stop me now» заиграла «Black Coffee». Резкий и сильный женский голос, чересчур высокий для такой песни, дал петуха в конце первого куплета. Курт рассмеялся. Затем он увидел, как к нему склонилось незнакомое встревоженное лицо. Судя по всему, это кто-то из прислуги. Значит, сегодня он ночевал у… Как его звали? У него было много прислуги. Это было невероятно смешно. Так же смешно, как и эта песня. Он вновь рассмеялся и заснул.
Курт проснулся через полчаса от резкого мускусного запаха. Он вздохнул и медленно открыл глаза. Рядом с кроватью стоял пухлый мужчина в белом халате. Определённо, это был врач, и сейчас он не отрываясь смотрел на Курта.
- Мисс Чен, сообщите миссис Хаммел, что её сын проснулся.
Курт попытался выпрямиться, но движения давались с большим трудом; каждый мускул ныл так, словно он перезанимался на тренировке.
- Не волнуйся, это нормально для тех, кто долго пролежал в коме. Специальные упражнения помогут вернуть мышцам тонус, - успокоил его мужчина. - Моё имя доктор Смолл, я твой лечащий врач, Курт. Как ты себя чувствуешь?
- Уставшим, - ответил он, сев в кровати.
Затем Курт неторопливо оглядел просторную комнату и удивлённо воскликнул:
- Я уже был здесь.
- Да? – доктор Смолл взял в руки его медицинскую карту. - Здесь не упоминается, что ты до этого лежал в больнице.
- Нет, я кого-то навещал.
- Что ж, возможно это действительно та же палата. Госпиталь не настолько уж и велик, - он заговорщицки подмигнул. - Ну а теперь, Курт, тебе надо ответить на несколько вопросов. Справишься?
Курт кивнул и снова прилёг на кровати. Он чувствовал слабость.
- Твоё полное имя?
- Курт Элизабет Хаммел.
- Замечательно, в каком году ты родился?
- В 1993.
- Всё верно, - врач достал из кармана два шарика, синий и красный, и протянул их Курту. - Возьми правой рукой синий шарик.
- Отлично, отлично, - улыбнулся доктор Смолл, когда Курт выполнил задание, и быстро записал что-то в его карту. - Я сейчас выдам тебе направление на дополнительные анализы. Если всё будет в порядке, мы выпишем тебя через неделю.
- А что со мной было не в порядке?
Доктор Смолл удивлённо взглянул на него и поправил съехавшие на кончик носа очки.
- Не случайно же я оказался в больнице.
- Ты попал в аварию сразу после выпускного. Ничего страшного, если ты не помнишь, что произошло. Иногда из-за повышенного стресса некоторые воспоминания могут временно исчезать или искажаться, но обычно они возвращаются со временем.
Курт поджал губы и опустил глаза; выражение его лица показалось врачу странным, почти напуганным.
- А какое сегодня число?
- Двадцать седьмое августа.
- Двадцать седьмое августа, - рассеяно повторил Курт.
Врач продолжал что-то записывать в медицинской карте, время от времени бросая взгляд то на пациента, то на мониторы, и Курт подумал, что хорошо бы узнать, какой сейчас год. Вдруг уже настала космическая эра, и он находится в госпитале на какой-нибудь межгалактической станции. Но платье на женщине, вбежавшей в следующее мгновение в палату, явно говорило о том, что это был до сих пор 2011. Её лицо кривилось от едва сдерживаемых слёз, волосы совсем растрепались, но, несмотря на это, Курту она показалась абсолютно очаровательной.
- Кэрол! – радостно воскликнул он.
- Ох, Курт! Ты очнулся! Я так боялась за тебя, милый, - она обняла его и поцеловала в щеку. – Как ты себя чувствуешь?
- Доктор говорит, что меня скоро выпишут, - юноша улыбнулся и робко посмотрел на врача, ища его поддержки.
- Сначала мы проведём все необходимые тесты и назначим курс реабилитации, - доктор Смолл повесил медицинскую карту на место. - Я оставлю вас ненадолго.
Кэрол громко всхлипнула и, закрыв лицо руками, дала волю слезам. Радость и облегчение от того, что Курт наконец-то вышел из комы, смешивались с горькой мыслью о том, что ей предстоит ему рассказать. Она перебирала в голове события, прошедшие за эти три месяца, словно отыскивая среди них аргумент, способный отложить неприятный разговор. Однако всё, что приходило ей на ум, - фотография Бёрта, держащего на руках Курта, ещё совсем младенца, которую она увидела в заляпанном кровью кошельке. Она отняла руки от лица и, обнаружив устремлённый на неё обеспокоенный взгляд пасынка, пробормотала:
- Прости, милый. Я просто так рада, что всё это наконец закончилось, так рада.
Вытерев глаза, высморкавшись и восстановив дыхание, Кэрол подняла с пола свою сумочку и с озабоченным видом спросила:
- Ты не спрашивал у доктора, что случилось с Бёртом?
- Нет, - пожал плечами Курт. - А кто это?
Осознание того, что он не помнит значительную часть своей жизни, сделало Курта осмотрительным. Он отвечал на вопросы врача и Кэрол честно, но умалчивая отдельные детали. Здесь возникал риск выдать тайны, которые, возможно, он скрывал даже от себя самого, которые он тщательно загонял вглубь; причём не обязательно в силу трусости, а скорее из чувства жалости к своим родным. Он инстинктивно возводил барьеры и завесы между собой и окружающими, пытаясь воссоздать сначала для самого себя из крупиц воспоминаний образ человека, которым он был раньше, и лишь потом предъявить его на суд остальных. И в то же время Курт понимал, что он не сможет долго жить, прячась под покровом всех этих недомолвок, и рано или поздно честно сознается, хотя бы перед своими близкими, во всём, в чём бы ему хотелось сознаться. Но пока это страстное желание не овладело им полностью, он собирался держать рот на замке.
Когда Финн и Блэйн вошли к нему палату, Курт вспоминал, как он признался своей лучшей подруге в том, что он предпочитает парней, однако никак не мог понять, было ли это секретом, который она обещалась сохранить, или шагом к тому, чтобы открыто объявить о своей ориентации. Громкое и нарочито радостное приветствие прервало его размышления, он поднял глаза на пришедших и приветливо кивнул. Финн устроился на единственном стуле рядом с кроватью-каталкой, оставив тем самым Блэйна стоять справа и чуть позади от себя, и завёл оживлённую беседу. Это было на руку Курту, который мог делать вид, что слушает брата, и при этом свободно рассматривать незнакомца. Первое, что он сразу определил для себя - вряд ли он когда-либо испытывал влечение именно к такому типу парней. Он выглядел абсолютно непримечательно в потёртых светло-голубых джинсах (хотя Курту и понравилось, насколько тугими они были) и простой белой рубашке. Курт мог вспомнить в своём окружении куда более привлекательных парней, к которым он, к своему большому сожалению, не мог испытывать ничего кроме платонической привязанности. Однако что-то в этом незнакомце притягивало его взгляд; как слово, которое вертится на языке, но ты никак не можешь его вспомнить, лучащиеся добротой глаза вызывали у Курта смутное ощущение, что он не в первый раз встречает этого человека. Второе, что он решил для себя – у этого незнакомца была самая очаровательная улыбка на свете. Нежная, понимающая, грустная, по-настоящему добрая, эта улыбка вселяла в него уверенность, что его принимают таким, какой он есть. Курт ощущал необычайный прилив сил, и вследствие этого – любопытства. «Ну же», - мысленно подначивал он себя, - «Спроси его, кем вы являетесь друг для друга». В конце концов, проигнорировав один из вопросов брата, он обратился к Блэйну с извиняющейся улыбкой:
- Прошу прощения, я знаю тебя?
- Да, да...— сказал тот, не в силах отвечать, так как слёзы подступали ему к горлу. - Моё имя Блэйн. Я был твоим лучшим другом.
Блэйну никогда прежде не приходилось испытывать такую физическую усталость от нервного перенапряжения, и, в конечном счёте, ему это не пошло на пользу – он всегда плохо владел собой, когда его эмоции были на пределе. Если он ещё смог приветливо улыбнуться прислуге, вышедшей в холл, чтобы поздороваться с ним, то, поднявшись в свою комнату, он не выдержал и с силой ударил кулаком в стену. Взрыв пронзительной боли докатился до самого плеча.
- Блэйн, - на пороге возникла Катрин. Она растеряно взглянула на его руку, потом в лицо. – Ты рано. Я думала, что ты вернёшься только к вечеру. Как себя чувствует твой молодой человек?
У Блэйна вырвался нервный смешок, и, чтобы скрыть его, он прижал к губам кровоточащие костяшки пальцев.
- Официально я больше не являюсь его молодым человеком. Его семья не хочет, чтобы он знал, что мы встречались. Можешь сообщить отцу, вот он будет счастлив!
Катрин удивлённо подняла брови, но промолчала. Костяшки уже немного распухли; она собиралась перевязать ему руку своим шарфиком, повязанным на запястье как браслет, но, поскольку рана сильно кровоточила, женщина решила достать что-нибудь из комода Блэйна: его вещи было не так жалко. Наконец, она нашла широкий галстук, наложила его на рану и, обернув несколько раз вокруг его ладони, связала концы.
- Что произошло в больнице?
- Он не узнал меня, - Блэйн отнял руку и сел на кровать. - Я обещал Финну, что не буду говорить Курту, что мы встречались, если он не вспомнит меня. Потому что… Он вообще мало что помнит. Кэрол утверждает, что он даже не знает, что предпочитает парней.
Катрин присела рядом с ним, скромно сложив руки на коленях. Ей перепала непривычная и малоприятная роль утешителя, и теперь она терзалась сомнениями, что ей стоит сделать: положить руку на плечо? погладить по голове? обнять? Всё казалось нелепым и не к месту, поэтому она всего лишь сказала:
- Наверное, так действительно будет лучше, Блэйн. Представь, как мучительно для него было бы знать, что перед ним человек, которого он должен был бы помнить и любить, но которого он совсем не помнит и, возможно, больше не любит. Врачи лечат амнезию, Блэйн. Существует специальная терапия, которая поможет ему восстановить воспоминания. А пока он проходит этот трудный путь, хорошо бы, чтобы с ним рядом был просто добрый друг.
Катрин видела, что он сомневается; вполне понятно, ведь все его воспоминания остались целы!
- Ты верил в него, когда он был в коме. Неужели ты не веришь в него сейчас?
Откуда-то из коридора долетел звук закрывающейся двери. Наконец, Блэйн кивнул и улыбнулся, и она почувствовала внезапное облегчение. Может быть, это и вправду всё к лучшему.
Катрин спустилась вниз в большой холл под стеклянной крышей, служивший им летом гостиной, и позвонила.
- Скажите Юджину, что я жду его в серебряной комнате. Нет, как приедет, немедленно. И передайте повару, что Блэйн будет ужинать у себя в комнате, - немного подумав, она добавила. - Пусть приготовит что-нибудь повкуснее, у мальчика был тяжёлый день.
Горничная сообщила, что мистер Андерсон уже предупредил, что прилетит вечерним рейсом. И Катрин ещё раз настоятельно потребовала, чтобы его сразу же направили к ней.
Закончив разговор, она села в кресло, обтянутое жемчужно-серой тканью, и обвела взглядом комнату. Всё здесь было чересчур серебряным и призрачным на её практичный вкус, и у неё часто возникало странное ощущение, будто в гостиной задымлено. Катрин тяжело вздохнула; она бы с удовольствием обставила комнаты иначе, но внутренний голос подсказывал ей, что это будет воспринято, как попытка уничтожить последние добрые воспоминания о предыдущей хозяйке дома. Несомненно, у Феллони был безупречный вкус, однако всё осложнялось тем, что она умышленно использовала детали своей повседневной жизни как сырьё для своего творчества. Неожиданный телефонный звонок или отблеск солнца на лакированной поверхности, покосившаяся картина, подсвечник, синяк, таблетки, - всё шло в ход, трансформировалось и заряжалось новым смыслом. И от того обставленные ею комнаты казались полными прямых сносок на самые интимные детали её жизни; по прошествии многих лет многое стало непонятным, но осталось таким же карикатурно выпуклым и заметным.
На кофейном столике лежали журналы и пара приглашений, которые она собиралась отклонить. Катрин уже давно вела довольно замкнутый образ жизни, что, впрочем, было не удивительно: Лима не могла похвалиться ни светскими раутами, ни приятными соседями. Кроме того, ей было неприятно и стыдно, когда всякий раз вокруг неё поднималась такая суета, словно она была самой английской королевой. Журналы также представляли для неё мало интереса, и она вновь позвонила прислуге, попросив принести пару книг из библиотеки.
Юджин приехал часа через два. Он был в сером дорожном костюме и выглядел очень недовольным тем, что его проводили в гостиную, даже не дав возможности переодеться. Катрин закрыла книгу и без лишних предисловий сказала:
- Он его не помнит.
Юджин нахмурился. Он не желал воскрешать в этом доме отзвуки прошлого, но невольно ему на ум пришёл один вопрос: неужели ещё не слишком поздно? Пускай современные врачи и говорили, что гомосексуализм – это не болезнь, в глубине души он был уверен, что Блэйн просто поддался современным модным течениям. В его годы тоже такое было: свободная любовь, хиппи, страсть к массовым самоубийствам… Где теперь они все? Давно в земле или оставили свои цветистые лозунги и борются за существование, стараясь сохранить то, что осталось от их жизни. Он не желал такого будущего для своего сына. Не ради этого он стольким жертвовал, чтобы уцелеть в этой великой толчее, которую люди называют бизнесом. Ведь он мог послать всё к чёрту, поселиться где-нибудь на юге и сорить деньгами, пока от его репутации не останется ничего, кроме воспоминания. Но нет, он не смел отказываться от жизни, которую сам себе создал; она уже давно принадлежала не только ему одному. Она была механизмом в большой замкнутой машине крупного бизнеса, работавшей примитивными орудиями труда, когда все вокруг уже пользовались новейшими компьютерами. Эта махина с каждым веком становилась всё менее и менее дееспособной, но люди продолжали оглядываться на неё, потому что она была сосредоточием опыта, стабильности и традиций в этом изменчивом мире. Однако Блэйн пока не понимал этого. Он не осознавал ни скандальность своей репутации, ни позора, который он навлёк на всю семью. В его маленьком мире, полном счастливого неведения, не было правил, запрещающих ему любить того, кого он любит, и открыто говорить об этом каждому.
В некотором роде Юджин даже благоволил Курту: высокий голос, мягкие черты лица и идеальный маникюр делали его очень похожим на девушку, но всё же он не был девушкой. Он был причиной, из-за которой Блэйну становилось всё хуже, он ежедневно усугублял его болезнь. Понадобится немало времени, чтобы исправить нанесённый им ущерб. Но теперь всё упрощалось, ведь амнезия Курта точно послужит для них толчком к расставанию; и эта мысль не давала ему покоя. Возможно, если этого мальчишки не будет рядом, его сын наконец-то выздоровеет. «Стоит поговорить с ним сейчас же, - подумал он, - Потом может оказаться поздно. Он – упрямец, ещё хуже своей матери. Жаль, что я не подумал внести такой пункт в договор… Нет, я немедленно поднимусь наверх и поговорю с ним». Но сначала надо было уделить несколько минут Катрин. Он расстегнул манжеты и передал запонки камердинеру.
- Спасибо, Гарри. Оставьте нас.
Как только дверь закрылась, Катрин заговорила вновь:
- Не смей затевать сейчас один из своих знаменитых отеческих разговоров. Вы снова рассоритесь в пух и прах, а мне надоело, что на поминках веселей, чем за нашим столом.
Юджин наклонился вперёд и поцеловал её в лоб. В этом движении промелькнуло что-то вроде раскаяния.
- Я и не думал подниматься к нему. Может быть, попросим принести нам кофе?
- Нет, - твёрдо сказала Катрин. - Ты должен обещать мне, что не будешь вмешиваться.
- К чему это внезапное желание защитить его? – досадливо спросил Юджин.
Катрин посмотрела на него внимательно и серьёзно.
- Я знаю тебя, Юджин, и я вижу, что ты хочешь сделать, - сказала она. - Но послушай меня, сейчас не время испытывать твой родительский авторитет. Блэйн сам должен решить, хочет ли он остаться с человеком, который, возможно, никогда его не вспомнит. И мы можем лишь поддержать его, каким бы ни было его решение. Особенно, если оно вдруг окажется ему не по плечам, - она улыбнулась и добавила. - Кроме того, если ты всё же решишься затеять с ним разговор подобного толка, вот увидишь, твоя знаменитая порывистость в который раз сыграет с тобой злую шутку.
- Только ты можешь угрожать мне подобными нелепицами.
- Ох, так ли это, дорогой мой! Или ты хочешь, чтобы я напомнила тебе, как ты познакомился с Феллони? Незабываемое событие! – Катрин держалась невозмутимо и несколько надменно. - Кембридж, танцы. Первая красавица университета и парень из Массачусетса, приехавший по программе Фулбрайта. Просто звёздная пара вечера! Топчетесь на месте в жалком подобии танца и вдруг бросаетесь друг на друга так стремительно и яростно, что её клипсы и лента для волос летят под ноги другим парам.
- Глупые слухи! Там было так душно и тесно, что мы волей-неволей стали танцевать ближе, чем положено.
- Спешу напомнить, что я видела всё своими глазами, - она усмехнулась. - Особенно мне запомнилось, что она в запале прокусила тебе щёку. И когда кто-то из профессоров прорвался сквозь толпу, чтобы прочитать вам лекцию о морали, у тебя был такой вид – порванный ворот, кровь на лице, - что бедняга решил, что вы не целовались, а дрались.
Юджин многозначительно вздохнул и ответил:
- Чтобы я делал без твоей превосходной памяти, - он немного помолчал, обдумывая их разговор, и наконец сказал, - Хорошо, твоя взяла. Я забуду на время о своих родительских обязанностях, но ровно до тех пор, пока мной не заинтересуются социальные службы.
Катрин тепло улыбнулась.
- Почему бы тебе не пройти наверх и не переодеться, а я пока попрошу подать нам кофе.
Около шести часов вечера Дэйв Карофски вышел из кафе, где он почти ежедневно проводил по несколько часов после своей рабочей смены, и побрёл в сторону центральной площади. Впереди было два выходных – два дня, которые он ненавидел больше всего. Два дня, когда город становился тесным и враждебным; когда внезапно оказывалось, что, кроме как с сослуживцами, поговорить было совсем не с кем; когда он съедал ленч за пять минут и в полной тишине; когда он шёл на какую-нибудь оживлённую улицу только ради того, чтобы перекинуться парой несущественных, пустых слов с кем-нибудь из лоточников; когда он готов был продаться за двенадцать сребреников, лишь бы иметь возможность нормально поговорить с кем-нибудь хотя бы полчаса. Конечно, он всегда мог отправиться в местный гей-клуб. «Скандал» уже который год находился на последнем издыхании и вследствие этого проявлял удручающую живучесть. Публика ходила туда средняя: всякий сброд смешивался с вполне приличными людьми, - и он всегда мог найти в пёстрой толпе такого же одиночку, как и он сам. Однако найти человека, который мог бы слушать и понимать, было не просто, и вместо желаемых сочувствия и некоего духа товарищества, Дэйв получал заигрывания и пару неловких безвкусных поцелуев. «Всё, больше я сюда ни ногой», - говорил он сам себе, выходя под утро из клуба, но каждый раз возвращался.
Он шёл пешком. Торопиться было некуда, так как клуб открывался только в девять, а родители собирались остаться на ночь у тётки. Дэйв свернул около центрального госпиталя Лимы на Шоуни-стрит и пошёл в сторону пятого пожарного депо. У одной из закусочных два парня вытаскивали из фургона-холодильника, перегородившего дорогу, запечатанный контейнер, рядом стояла серебряная Шкода Фабия. «Америка стала страной больших мужчин в маленьких машинах», - вспомнил он чьи-то слова, разглядывая маленький кусочек Европы на улицах провинциального американского городка. На восемнадцатилетние родители подарили ему подержанный Форд Орион, но он, по мере возможности, избегал на нём ездить. Ему гораздо больше нравилось держать машину в гараже и копаться в её содержимом. Дэйв с детства любил что-нибудь мастерить. Он таскал в гараж вещи, случайно найденные на помойках или в брошенных домах, - оконные стёкла, металлические прутья, жестяные трубы, раковины, пластмассовые вёдра, - и создавал из них новые, поражая родителей своей изобретательностью и находчивостью. Особую гордость представляла для него железная лестница, обнаруженная возле старой военной базы. Ему пришлось везти её домой ночью, поскольку он не был уверен, что лестницу действительно можно забрать, на двух велосипедах с помощью своего друга Азимио, который всю дорогу ругал его глупую затею. С годами эта страсть никуда не делась; он уже не изобретал из старого хлама что-то новое, но мог починить своими руками всё, что угодно.
Дэйв на минуту остановился, прислоняясь к железной решётке парка Линкольна. Пойти дальше означало окунуться в мир воспоминаний – выше по улице находилась школа МакКинли. Он прикинул расстояние: надо пройти по парковой дорожке влево, потом два квартала вверх, обогнуть корпус столовой, неуклюже перекрывающий въезд на стоянку, пересечь маленький асфальтированный двор – и вот он на пороге школы. Вместо этого он прошёл под аркой и оказался на Перри-стрит. Улица эта была короткой, всего метров 500, так что её вполне можно было принять за простой тупичок; с того места, где стоял Дэйв, было видно, что её конец упирается в двухэтажный дом. Но на самом деле так только казалось издали – громоздкие вывески углового мини-супермаркета скрывали то, что улица резко изгибалась и уходила вниз.
Дэйв направился к зданию, втиснутому между двумя небольшими многоквартирными домами. В этом доме рядом друг с другом располагались две двери, единственным отличием между которыми была табличка, висевшая рядом с дверью справа: «Б.Р.Смолл, психолог». После минутного колебания Дэйв нажал на звонок двери слева. Внутри что-то завозилось и зашуршало, и шум всё усиливался, пока не замер у дверного глазка. Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась миссис Смолл. Она была одета в спортивный костюм и выглядела запыхавшейся. Волосы её были заплетены на затылке в короткую косичку, и юноша подумал, что она похожа на веревочку от йо-йо.
- Дэйв! – воскликнула женщина. - Какой приятный сюрприз!
Она говорила с лёгким южным акцентом; светлые, дружелюбные глаза, окружённые сетью морщинок, сверкнули любопытством.
- Я не помешал?
- Нет-нет, сегодня я больше никого не жду. Заходи.
Он инстинктивно двинулся в сторону комнаты, где она принимала пациентов, но миссис Смолл пригласила его пройти в другую часть дома.
- Это мой кабинет, - сказала она, отворяя дверь в небольшую, плохо освещённую комнату. Дэйв жадно оглянулся по сторонам: софа и подушки в лиловых наволочках, настенные часы, корпус которых давно потускнел, кожаная подставка для ног, сувенирные тарелочки на стенах, банка с вареньем, чашки на подносе, штабель старых журналов у кресла, обитого потёртой бордовой тканью, и кружевные занавески – комната напоминала старый сервант, набитый разными безделушками.
- Мы с тобой давно не виделись, Дэйв. Уже больше месяца прошло. Как поживаешь?
Он ответил пару стандартных фраз, отказался от предложенного кофе и, чувствуя определённую неловкость от того, что не предупредил заранее о своём визите, принялся рассматривать настенные украшения.
- Нравится? – спросила миссис Смолл и кивком указала на одну из висевших тарелочек. - Мы купили её совсем недавно.
Она заговорила о своём путешествии в Канаду и о других случаях из своей жизни, которые уже нельзя было рассказывать мужу, потому что он их знал, и тем более нельзя было рассказывать пациентам – они приходили выговориться, а не выслушивать её. Но, хотя Дэйв улыбался и как будто с удовольствием слушал её истории, она не преставала чувствовать некоторое таинственное напряжение в его жестах. Миссис Смолл внимательно отмечала про себя, что и как он отвечал ей. В любом слове мог оказаться кончик нити, за которую следовало потянуть. Неожиданно у неё возникла смутная догадка, и она спросила:
- Как дела у Себастьяна?
Услышав это имя, Дэйв вздрогнул и внимательно взглянул на миссис Смолл. Она продолжала сидеть с абсолютно невозмутимым видом. Кажется, ей удалось ухватиться за нить.
- Он уехал. Его отца перевели в другой город, и он забрал с собой всю семью.
Говоря это, он чуть улыбнулся, чтобы его слова не прозвучали слишком уж серьёзно. Он собирался сказать что-то ещё, но так и не сказал, как будто к этому больше нечего было добавить.
- Наверное, вам непросто поддерживать отношения на расстоянии, - заметила миссис Смолл.
- Он всегда говорил, что в новом городе не место старому.
- Ох, Дэйв! Мне очень жаль. Как ты себя чувствуешь?
Он откинулся назад и улыбнулся.
- Могло быть и хуже. Но, похоже, я перенял немного его философии. Пусть прошлое остаётся прошлым.
- У вас, вроде, всё так хорошо начиналось, - тяжело вздохнула женщина.
- Да, но, в общем, нас вряд ли можно было назвать идеальной парой. Знаете, иногда он был абсолютно непредсказуем: раздражался по пустякам, постоянно к чему-нибудь придирался, а затем, словно позабыв обо всём, начинал назойливо добиваться моего внимания…
Дэйв запнулся. Ему вдруг вспомнилась нахальная улыбка, и ночной пляж, и фейерверк четвёртого июля, и неправдоподобно красивое и грустное лицо, промелькнувшее в окне поезда. Всё это теперь было как в старом заезженном цветном фильме, кадры которого постепенно заменялись действительностью – шумной, захламлённой, в ярком электрическом свете. Для Себастьяна всё всегда было очень просто: делай что хочешь, бери что хочешь, держи путь туда, куда желаешь. Для него этого было вполне достаточно, но Дэйв хотел чего-то большего, и, как ни странно, большего не от Себастьяна, а от самого себя. Ему было жаль, что он так никогда и не полюбил его.
- Иногда всё, что нам нужно, это знать, что кто-то есть рядом.
Дэйв поднял глаза на миссис Смолл и чуть покраснел. Неужели он сказал последнюю мысль вслух?
- У меня в практике был один случай: пациентка мечтала о полётах. И когда начиналось моё дежурство, я заходила в её палату, становилась в середине и делала «ласточку». Даже взмахивала пару раз руками. Это занимало у меня не больше минуты. Но за эту минуту я успевала показать ей, что принимаю её и её образ мыслей, её мечты и фантазии, - она наклонилась к нему. - Понимаешь, Дэйв, иногда единственное, что другие люди могут сделать для тебя – это полетать. Это может показаться чем-то незначительным, в чём нет никакой необходимости. Но это даёт надежду.
Она взглянула на часы.
- Уже поздно. Может, зайдёшь ко мне завтра? Я была бы очень рада вновь тебя увидеть.
Он встал и пожал ей руку. Да, он непременно зайдёт завтра. И не как пациент, а как друг.
***
Маленькая библиотека в левом крыле Далтона всегда находилось в полном распоряжении хористов. Это было что-то вроде их небольшого убежища, куда не было доступа даже школьному библиотекарю. Здесь прогуливались уроки, валялись позаимствованные из общей библиотеки книги, вешалась на стены, словно охотничьи трофеи, украденная у новичков форма, а на полках стояли пластинки и потрёпанные тетради с аккуратными наклейками с именем и номером класса. У левой стены стоял громадный стол с бездонными ящиками и многочисленными надписями, среди которых особенно выделялась бурая «In cavea non canit luscinia», которую, по преданию, написал собственной кровью первый хорист «Соловьёв». Рядом на стену опирались две свёрнутые рулоном карты и кусок старой классной доски, на которой мальчики мелом записывали всё, что придёт им в голову, поэтому чаще всего, что неудивительно, там появлялось схематичное изображение большегрудой женщины.
Библиотека редко пустовала, но во время большой перемены в ней обычно не было ни души, поэтому Блэйн решил спрятаться там от своих докучливых одноклассников, желавших узнать все подробности схватки, которую они обозвали «мальчик-с-пальчик против верзилы-футболиста». Особенно напирал с вопросами Джефф, который даже не пытался скрыть, что он принимал ставки на исход «битвы».
Блэйн лёг на диванчик в углу и закрыл глаза. Тяжёлые гардины на окнах заглушали голоса мальчишек, высыпавших во внутренний дворик. Их едва слышимые разговоры казались щебетанием экзотических птиц. Полулёжа, Блэйн потянулся к окну, отодвинул плотную ткань и с праздным любопытством выглянул наружу: юноши в белых костюмах и с клюшками в руках шли в сторону конюшни, мальчики в тёмно-синих блейзерах с красной нашивкой и серых брюках сидели на ступеньках изящной лестницы, спускающейся к лужайкам и заасфальтированной дорожке, или стояли под деревьями. Сжав ладонь в виде пистолета, он стал мысленно отстреливать всех, кто находился во дворике, и ему казалось, что с каждым выстрелом весёлое щебетание становится всё тише.
Вдруг прямо за его спиной раздался голос Дэвида:
- Вот ты где! Мне нужен партнёр для поло. Этот белобрысый выскочка Стив вновь строит из себя лучшего из лучших. Неплохо было бы немного сбить с него спесь, пока он не раздуется от самодовольства настолько, что не сможет пройти в дверь.
Блэйн, скрывая досаду, оглянулся и увидел, что Дэвид выжидательно на него смотрит.
- Не хочется, – буркнул он.
- Да что с тобой? – спросил, хмурясь, Дэвид. - Ты уже неделю сам не свой.
- Пустяки, - ответил Блэйн, пряча взгляд.
- Ну конечно. Похоже, у меня что-то не то с глазами. Пора очки покупать!
Блэйн взял с пола чью-то раскрытую книгу и помахал ею перед другом.
- Слушай, Дэвид, отвали! У меня огромное домашнее задание по литературе, а я ещё не прочитал и половины книги. Вот и всё.
- Не припомню, чтобы в нашу программу входил «Винни-Пух».
Блэйн с удивлением взглянул на обложку и положил книгу обратно на пол.
- Кто вообще притащил её сюда? – пробормотал он.
- Оставим этот маленький грязный секрет его обладателю, и вернёмся лучше к тебе. Так что случилось? Это из-за того, что ты пытался помочь той залётной птичке? – Дэвид испытующе взглянул на Блэйна. - Судя по твоему ликующему виду, это были самые триумфальные минуты в твоей жизни.
Блэйн решил, что с него довольно. Он резко встал, не пытаясь скрыть своё раздражение, и отчеканил:
- Так какой ответ тебе нужен? На что ты поставил?
- Ладно-ладно, не горячись, - Дэвид с обиженным видом ткнул его кулаком в бок. - Мы просто беспокоимся за тебя.
Блэйн вновь повалился на диван и неопределённо махнул рукой в сторону окна, словно просил описывать, что происходило снаружи. Дэвид смотрел то на него, то на окно, как будто следил за ходом теннисного матча. Это монотонное занятие прервал внезапно появившийся на пороге библиотеки Вес: блейзер перекинут через плечо, рубашка не заправлена, подвёрнутые штанины открывают ярко-оранжевые носки, карандаш заложен за ухо, в руках исписанные листы бумаги. Случайный зритель удивился бы такой разительной перемене в облике всегда одетого с иголочки главы совета хористов, но для его друзей это было вовсе не в новинку – им было прекрасно известно, насколько эксцентричным он бывает, когда с головой уходит в какое-нибудь дело.
- Вес, ты составляешь список приглашённых или городской справочник? – Дэвид выхватил у него один из листов и пробежался по нему глазами. - Зачем ты вписал Нэнси? Ты не нашёл способа проще расстаться с Дженни, чем дать ей возможность придушить тебя от ревности? И вычеркни Мелвина, если не хочешь, чтобы это была наша последняя вечеринка. Ты не слышал, что он учудил, когда его пригласили к Коллинзам? Неспроста его теперь все кличут Ширинкой. Эйприл Боунс… Это не та блондинка, чарующий облик которой нам регулярно рисует Джефф на доске?
Вес ничего не говорил, но улыбался каждому его слову с кроткой укоризной, точно мать, наблюдающая за шалостями своего чада. Все старшекурсники в Далтоне без умолку обсуждали грядущую вечеринку в Коттедже. Попасть на неё можно было, только если ты получишь специальное приглашение от организатора вечеринки, имя которого, как считалось, не было известно никому. Некоторые заканчивали Далтон так и никогда не узнав, что значит провести ночь в Коттедже. Конечно, у хористов и здесь были свои привилегии, и Вес страшно гордился, что ему доверяли организацию вечеринки уже второй раз подряд. Он потянулся за своими листами, затем, передумав, обратился прямо к Блэйну:
- Ты пойдёшь?
- В Коттедж? – у него был озадаченный вид; младшеклассников никогда не вносили в список.
- Там будет много выпивки, девчонок и свободных комнат на все случаи жизни, - поддержал идею Дэвид. - Кроме того, в Коттедж придут ребята из колледжа.
Удивление Блэйна достигло наивысшей точки. Он колебался и уже готов был согласиться, но вместо этого вновь дал выход своему раздражению:
- Не хочу ни с кем знакомиться. Мне нравится Курт.
- И твоё счастливое лицо ясно говорит нам о том, что Курту ты тоже нравишься, - сказал Вес снисходительно.
Блэйн готов был отчаяться. Похоже, что и Вес теперь считает, что он охвачен болезненной манией. Хорошо, что не манией преследования, пошутил бы Дэвид, выскажи он эту мысль вслух. Блэйн всегда считал, что может положиться на мнение друзей, но не ожидал, что наступит момент, когда он не захочет мириться с ним.
- Я не хочу всё испортить. Мы можем начать, как друзья, а потом это выльется во что-то большее.
- Стоп-стоп, ты поэтому с нами дружишь? – рассмеялся Дэвид.
Эти слова лишь ещё больше увеличили досаду Блэйна, и он разнервничался:
- Я хочу сказать, что он только познакомился со мной. Нам нужно время.
- Первая любовь не всегда заканчивается словами «и жили они долго и счастливо». Это не Дисней, Блэйн. – Вес похлопал его по плечу и переглянулся поверх его головы с Дэвидом. - Мы зарезервируем для тебя местечко. Если решишься, приходи в пятницу к центральному входу после отбоя.
Автор: Али ДжиДжи
Бета: Nao
Количество слов: в процессе
Рейтинг: R
Пары: Клэйн, Куртофски
Жанр: Ангст, романс, AU
Дисклеймер: Всё принадлежит правообладателям.
Сюжет: Когда все мечты Курта должны были вот-вот осуществиться, судьбе захотелось сыграть с ним злую шутку: он попадает в аварию и забывает всё, что было для него так дорого. И пускай говорят, что время - лечит, как противостоять его неумолимому ходу, которое влияет даже на самые глубокие чувства?
От автора: Выражаю большую благодарность своей замечательной бете!
Примечания: Все описанные в фике места в Нью-Йорке и Лиме, а также описанная пьеса (но под другим названием и не в жанре "мюзикл") действительно существуют.
Самолёт Дэш 8 - небольшой двухмоторный турбовинтовой самолёт для линий средней протяжённости. И да, на рейс из Лимы в Нью-Йорк на этом типе самолёта можно хоть сейчас заказать билеты.
Боинг 757 - пассажирский самолёт для маршрутов средней дальности, вмещающий в себя от 150 человек.
In cavea non canit luscinia - с латыни "Соловей не поёт в клетке".
Песни, которые упоминаются в этой главе:
Пролог; Глава 1
Глава 2
Глава 2.Салон эконом-класса самолёта Дэш 8 оказался гораздо меньше, чем представлял себе Блэйн. В спешке заказывая билет на ближайший рейс до Лимы, он всё же ожидал увидеть упрощённую копию привычного ему бизнес-класса, а не удлинённую кабину американских горок в тридцать семь мест. «С такими самолётами не удивительно, что существуют люди, которые боятся летать», - подумалось ему. Он прошёл к своему месту, которое оказалось сразу же за перегородкой: здесь взгляд пассажира упирается прямо в стенку. Кресло было узким и неудобным, но хотя бы впереди было достаточно свободно, чтобы можно было вытянуть ноги. Рядом с ним никто так и не сел, поэтому Блэйн поставил кожаный портплед на соседнее сиденье и нажал на кнопку, откидывающую назад спинку кресла. К его удивлению, наклон был столь незначительным, что он решил, что что-то внутри механизма заело, и пару раз надавил спиной на кресло, надеясь, что оно откинется чуть больше.
- Приведите спинку кресла в вертикальное положение, пожалуйста, - раздался над ним женский голос, - Ручную кладь следует размещать на багажных полках. Позвольте?
Блэйн передал портплед улыбающейся стюардессе в голубой униформе и вновь нажал на кнопку на правом подлокотнике. Женщина убрала его багаж и начала демонстрировать под аудиозапись правильную последовательность действий при возникновении аварийной ситуации. Затем женский голос сменился хрипловатым мужским, который пожелал счастливого пути пассажирам корабля, сообщил ожидаемое время прилёта, перечислил членов экипажа, предупредил, что через несколько секунд самолет начнет выруливать на взлетную полосу, что должны быть пристегнуты ремни, и что пассажиров просят не вставать с мест, пока не погаснет изображение на табло. По проходу прошёлся стюард, проверяя, плотно ли закрыты багажные полки и все ли пассажиры пристёгнуты. Не зная, чем себя занять, Блэйн достал из прозрачного отделения на стенке ламинированную инструкцию и с интересом пробежал её глазами: одна сторона была полностью посвящена экстренной посадке на воду, а другая - схеме крупного самолёта, над которым было напечатано Боинг 757. Видимо, он сильно побледнел, потому что старушка, сидевшая через проход, обратилась к нему со словами: «Не волнуйтесь, юноша, здесь хорошо наливают. Берите красное, оно крепче». Насколько дельным был совет, он смог оценить уже через несколько мгновений, когда во время руления самолёта от багажной полки над её сиденьем отвалилась одна из деталей.
В скором времени зашелестели голоса и остальных пассажиров. Блэйн, удивлённый подобным оживлением, лишь через пару минут сообразил, что самолёт уже в воздухе. Он обернулся к иллюминатору и бросил последний взгляд на Нью-Йорк. Даже находясь в сотнях метров над городом, он ощущал его дикую вибрацию, пропитанную запахами морской соли, бензина и алкоголя. Город смог очаровать его, несмотря на то, что поездка в целом оказалась месяцем тягостного недовольства собой и всем на свете. Он умывался, одевался, пожимал руки, не путал столовые приборы и раздевался в силу какого-то рефлекса. Дни его были расписаны до минуты, и он усердно играл роль учтивого сына, решившего на год отложить обучение в колледже, чтобы поближе познакомиться с бизнесом отца. Блэйн вежливо отвечал на набившие оскомину вопросы о своих планах на будущее, а затем ехал на коктейли и званые обеды, где всё повторялось по второму кругу.
К середине поездки он уже был сыт всем этим по горло и каждую ночь вскакивал в смутной надежде, что на экране телефона высвечивается номер Курта. И когда усталость, напряжение и отчаянное желание вернуться в Лиму достигли пика, он попытался бежать, но столкнулся в вестибюле отеля с отцом, который молча заставил его подняться назад в номер. Блэйн полагал, что ему грозит наказание за то, что он попытался нарушить условия договора, заключённого перед отъездом между ним и родителями, однако, к его удивлению, Юджин отнёсся к этому инциденту снисходительно и даже пересмотрел его расписание, выделив ему пару свободных часов. Таким образом, Блэйн три дня кряду бродил, как зомби, по глухонемому, сумрачному Нью-Йорку, пока город, по-видимому, устав от своего мрачного гостя, не столкнул его на Пятой авеню с Рейчел Берри.
Она к тому времени уже открыла для себя прелести театрального успеха и, казалось, сама стала Театром – с тяжёлыми занавесями, драматическими паузами, цветами, шампанским, аплодисментами и выкриками «браво». Её первую пьесу постиг полный провал. Рейчел цитировала Блэйну заметки в театральных журналах: «Совершенно неинтересно… отвратительная режиссура…текст – приправа к пустой тарелке… актёры уровня школьной постановки…» и так далее. Она совершенно не старалась опускать неприятные замечания в свой адрес, а наоборот вспоминала их с добродушным смехом.
- Нынешняя постановка – совсем другое дело! – уверяла его девушка. - Она продержится на афише месяца четыре, не меньше.
Они сидели в закусочной «Нектар» на Мэдисон-авеню, заказав два несъедобных гамбургера по-шведски и чёрный кофе, в котором отчётливо чувствовался привкус растворимого «Нестле».
- Ждёшь положительных отзывов? – улыбнулся Блэйн.
- Уже получаю, - пропела Рейчел. - Премьера была четыре дня назад. Возможно, ты слышал… «Тени в 12 часов».
Он отрицательно покачал головой.
- Я могу достать тебе билет, хотя, знаешь, это не так уж и просто! У нас даже стоячие места разбирают во мгновение ока, - она щёлкнула пальцами и довольно улыбнулась. - Я играю роль Марии, возлюбленной Ганса, который уходит на поиски своей судьбы. Он окунается в шоу-бизнес, становится знаменитым певцом и очень богатым человеком, а затем возвращается за Марией, но уже слишком поздно – она помешалась от тоски и горя. И в конце, отчаянно пытаясь своими песнями вернуть рассудок своей возлюбленной, Ганс лишается навеки своего волшебного голоса… Эта роль просто создана для меня. Я никогда не чувствовала ни с кем большего духовного единения, чем с Марией. Один из театральных обозревателей даже написал, что я так натурально передаю безумие моей героини, что он беспокоится за моё психическое состояние.
Блэйн подумал, что он назвал бы это комплиментом с очень большой натяжкой, но Рейчел так счастливо улыбалась, что у него не хватало духу сказать ей об этом. Наконец, они допили остывший кофе; просторное помещение уже было почти погружено во тьму: в свете небольших свечей сверкали силуэты вилок и ножей, - расплатились за свой заказ и вышли на улицу.
- Проводить тебя? – предложил Блэйн. - Ты снимаешь квартиру?
- Не стоит, я живу недалеко отсюда. В небольшом отеле, - Рейчел сказала это с таким видом, словно бы все большие отели для неё чересчур шумны и вульгарны.
Но Блэйн отлично всё понял: Курт тоже употреблял подобные формулировки, чтобы не чувствовать себя придавленным огромным состоянием семейства Андерсонов. Словно прочитав его мысли, Рейчел впервые за вечер быстро и сбивчиво заговорила о Курте. Как он помог ей преодолеть самую главную преграду на пути к будущему - внутреннюю робость; как он поддерживал её план, который другим казался пустой, ребяческой затеей; как он первым поверил в неё. Блэйн молчал и с удивлением думал, что у этих двоих странным образом оказалось много общего: оба были честолюбивы, талантливы, оба в прошлом пережили немало унижений. Но так сложилось, что жизнь дала Рейчел шанс покорить театральные подмостки Нью-Йорка, в то время как Курт, лежавший без сознания в больнице в Лиме, был его лишён.
- Здесь так шумно, все куда-то спешат, - сказала на прощание девушка, взмахнув рукой у дороги, чтобы поймать такси. - Вы приезжайте, как он поправится. Или сам приезжай, если… заскучаешь там, в Лиме. Я всегда рада тебя видеть.
Машина отъехала, и Блэйн осознал, что они не обменялись телефонами. И он совсем не помнит названия ни её спектакля, ни театра… Воспоминания прервались вновь загоревшимся табло «Пристегните ремни». Самолёт шёл на посадку.
В зале прилёта Блэйн с удивлением заметил Финна, возвышавшегося над пёстрой толпой встречающих. Он стоял, скрестив руки, у колонны и выглядывал кого-то в группе монахинь, демонстрирующих свои билеты и ярлыки на чемоданах проверяющим у выхода. Монахини спешно прошли мимо, и Финн, избавившись от оцепенения, в которое его ввели их чёрно-белые одеяния, завертел головой по сторонам. Блэйн со смущением подумал, что хорошо, что зала становилась всё более безлюдной, так как его трудно было увидеть среди более высоких пассажиров. Наконец, Финн его заметил и приветственно махнул ему рукой. Блэйн улыбнулся в ответ и подошёл к нему.
- Не думал, что ты приедешь меня встретить, спасибо. Как он?
- Всё хорошо.
- Он спрашивал обо мне?
Финн отвёл взгляд и ничего не ответил. Блэйн, несколько удивлённый его молчанием, повторил свой вопрос.
-Я слышал, - ответил в этот раз парень и, зажмурившись, скороговоркой произнёс, - Нам надо поговорить, Блэйн.
Курт не сразу понял, что находится в больнице. В те короткие минуты, когда сознание пробивалось на поверхность, чтобы затем вновь погрузиться во тьму, ему казалось, что он видит серые предрассветные тени на потолке в своей комнате. Поэтому, проснувшись окончательно, он остался лежать с закрытыми глазами, ожидая звона будильника. Однако вместо привычной «Don’t stop me now» заиграла «Black Coffee». Резкий и сильный женский голос, чересчур высокий для такой песни, дал петуха в конце первого куплета. Курт рассмеялся. Затем он увидел, как к нему склонилось незнакомое встревоженное лицо. Судя по всему, это кто-то из прислуги. Значит, сегодня он ночевал у… Как его звали? У него было много прислуги. Это было невероятно смешно. Так же смешно, как и эта песня. Он вновь рассмеялся и заснул.
Курт проснулся через полчаса от резкого мускусного запаха. Он вздохнул и медленно открыл глаза. Рядом с кроватью стоял пухлый мужчина в белом халате. Определённо, это был врач, и сейчас он не отрываясь смотрел на Курта.
- Мисс Чен, сообщите миссис Хаммел, что её сын проснулся.
Курт попытался выпрямиться, но движения давались с большим трудом; каждый мускул ныл так, словно он перезанимался на тренировке.
- Не волнуйся, это нормально для тех, кто долго пролежал в коме. Специальные упражнения помогут вернуть мышцам тонус, - успокоил его мужчина. - Моё имя доктор Смолл, я твой лечащий врач, Курт. Как ты себя чувствуешь?
- Уставшим, - ответил он, сев в кровати.
Затем Курт неторопливо оглядел просторную комнату и удивлённо воскликнул:
- Я уже был здесь.
- Да? – доктор Смолл взял в руки его медицинскую карту. - Здесь не упоминается, что ты до этого лежал в больнице.
- Нет, я кого-то навещал.
- Что ж, возможно это действительно та же палата. Госпиталь не настолько уж и велик, - он заговорщицки подмигнул. - Ну а теперь, Курт, тебе надо ответить на несколько вопросов. Справишься?
Курт кивнул и снова прилёг на кровати. Он чувствовал слабость.
- Твоё полное имя?
- Курт Элизабет Хаммел.
- Замечательно, в каком году ты родился?
- В 1993.
- Всё верно, - врач достал из кармана два шарика, синий и красный, и протянул их Курту. - Возьми правой рукой синий шарик.
- Отлично, отлично, - улыбнулся доктор Смолл, когда Курт выполнил задание, и быстро записал что-то в его карту. - Я сейчас выдам тебе направление на дополнительные анализы. Если всё будет в порядке, мы выпишем тебя через неделю.
- А что со мной было не в порядке?
Доктор Смолл удивлённо взглянул на него и поправил съехавшие на кончик носа очки.
- Не случайно же я оказался в больнице.
- Ты попал в аварию сразу после выпускного. Ничего страшного, если ты не помнишь, что произошло. Иногда из-за повышенного стресса некоторые воспоминания могут временно исчезать или искажаться, но обычно они возвращаются со временем.
Курт поджал губы и опустил глаза; выражение его лица показалось врачу странным, почти напуганным.
- А какое сегодня число?
- Двадцать седьмое августа.
- Двадцать седьмое августа, - рассеяно повторил Курт.
Врач продолжал что-то записывать в медицинской карте, время от времени бросая взгляд то на пациента, то на мониторы, и Курт подумал, что хорошо бы узнать, какой сейчас год. Вдруг уже настала космическая эра, и он находится в госпитале на какой-нибудь межгалактической станции. Но платье на женщине, вбежавшей в следующее мгновение в палату, явно говорило о том, что это был до сих пор 2011. Её лицо кривилось от едва сдерживаемых слёз, волосы совсем растрепались, но, несмотря на это, Курту она показалась абсолютно очаровательной.
- Кэрол! – радостно воскликнул он.
- Ох, Курт! Ты очнулся! Я так боялась за тебя, милый, - она обняла его и поцеловала в щеку. – Как ты себя чувствуешь?
- Доктор говорит, что меня скоро выпишут, - юноша улыбнулся и робко посмотрел на врача, ища его поддержки.
- Сначала мы проведём все необходимые тесты и назначим курс реабилитации, - доктор Смолл повесил медицинскую карту на место. - Я оставлю вас ненадолго.
Кэрол громко всхлипнула и, закрыв лицо руками, дала волю слезам. Радость и облегчение от того, что Курт наконец-то вышел из комы, смешивались с горькой мыслью о том, что ей предстоит ему рассказать. Она перебирала в голове события, прошедшие за эти три месяца, словно отыскивая среди них аргумент, способный отложить неприятный разговор. Однако всё, что приходило ей на ум, - фотография Бёрта, держащего на руках Курта, ещё совсем младенца, которую она увидела в заляпанном кровью кошельке. Она отняла руки от лица и, обнаружив устремлённый на неё обеспокоенный взгляд пасынка, пробормотала:
- Прости, милый. Я просто так рада, что всё это наконец закончилось, так рада.
Вытерев глаза, высморкавшись и восстановив дыхание, Кэрол подняла с пола свою сумочку и с озабоченным видом спросила:
- Ты не спрашивал у доктора, что случилось с Бёртом?
- Нет, - пожал плечами Курт. - А кто это?
Осознание того, что он не помнит значительную часть своей жизни, сделало Курта осмотрительным. Он отвечал на вопросы врача и Кэрол честно, но умалчивая отдельные детали. Здесь возникал риск выдать тайны, которые, возможно, он скрывал даже от себя самого, которые он тщательно загонял вглубь; причём не обязательно в силу трусости, а скорее из чувства жалости к своим родным. Он инстинктивно возводил барьеры и завесы между собой и окружающими, пытаясь воссоздать сначала для самого себя из крупиц воспоминаний образ человека, которым он был раньше, и лишь потом предъявить его на суд остальных. И в то же время Курт понимал, что он не сможет долго жить, прячась под покровом всех этих недомолвок, и рано или поздно честно сознается, хотя бы перед своими близкими, во всём, в чём бы ему хотелось сознаться. Но пока это страстное желание не овладело им полностью, он собирался держать рот на замке.
Когда Финн и Блэйн вошли к нему палату, Курт вспоминал, как он признался своей лучшей подруге в том, что он предпочитает парней, однако никак не мог понять, было ли это секретом, который она обещалась сохранить, или шагом к тому, чтобы открыто объявить о своей ориентации. Громкое и нарочито радостное приветствие прервало его размышления, он поднял глаза на пришедших и приветливо кивнул. Финн устроился на единственном стуле рядом с кроватью-каталкой, оставив тем самым Блэйна стоять справа и чуть позади от себя, и завёл оживлённую беседу. Это было на руку Курту, который мог делать вид, что слушает брата, и при этом свободно рассматривать незнакомца. Первое, что он сразу определил для себя - вряд ли он когда-либо испытывал влечение именно к такому типу парней. Он выглядел абсолютно непримечательно в потёртых светло-голубых джинсах (хотя Курту и понравилось, насколько тугими они были) и простой белой рубашке. Курт мог вспомнить в своём окружении куда более привлекательных парней, к которым он, к своему большому сожалению, не мог испытывать ничего кроме платонической привязанности. Однако что-то в этом незнакомце притягивало его взгляд; как слово, которое вертится на языке, но ты никак не можешь его вспомнить, лучащиеся добротой глаза вызывали у Курта смутное ощущение, что он не в первый раз встречает этого человека. Второе, что он решил для себя – у этого незнакомца была самая очаровательная улыбка на свете. Нежная, понимающая, грустная, по-настоящему добрая, эта улыбка вселяла в него уверенность, что его принимают таким, какой он есть. Курт ощущал необычайный прилив сил, и вследствие этого – любопытства. «Ну же», - мысленно подначивал он себя, - «Спроси его, кем вы являетесь друг для друга». В конце концов, проигнорировав один из вопросов брата, он обратился к Блэйну с извиняющейся улыбкой:
- Прошу прощения, я знаю тебя?
- Да, да...— сказал тот, не в силах отвечать, так как слёзы подступали ему к горлу. - Моё имя Блэйн. Я был твоим лучшим другом.
Блэйну никогда прежде не приходилось испытывать такую физическую усталость от нервного перенапряжения, и, в конечном счёте, ему это не пошло на пользу – он всегда плохо владел собой, когда его эмоции были на пределе. Если он ещё смог приветливо улыбнуться прислуге, вышедшей в холл, чтобы поздороваться с ним, то, поднявшись в свою комнату, он не выдержал и с силой ударил кулаком в стену. Взрыв пронзительной боли докатился до самого плеча.
- Блэйн, - на пороге возникла Катрин. Она растеряно взглянула на его руку, потом в лицо. – Ты рано. Я думала, что ты вернёшься только к вечеру. Как себя чувствует твой молодой человек?
У Блэйна вырвался нервный смешок, и, чтобы скрыть его, он прижал к губам кровоточащие костяшки пальцев.
- Официально я больше не являюсь его молодым человеком. Его семья не хочет, чтобы он знал, что мы встречались. Можешь сообщить отцу, вот он будет счастлив!
Катрин удивлённо подняла брови, но промолчала. Костяшки уже немного распухли; она собиралась перевязать ему руку своим шарфиком, повязанным на запястье как браслет, но, поскольку рана сильно кровоточила, женщина решила достать что-нибудь из комода Блэйна: его вещи было не так жалко. Наконец, она нашла широкий галстук, наложила его на рану и, обернув несколько раз вокруг его ладони, связала концы.
- Что произошло в больнице?
- Он не узнал меня, - Блэйн отнял руку и сел на кровать. - Я обещал Финну, что не буду говорить Курту, что мы встречались, если он не вспомнит меня. Потому что… Он вообще мало что помнит. Кэрол утверждает, что он даже не знает, что предпочитает парней.
Катрин присела рядом с ним, скромно сложив руки на коленях. Ей перепала непривычная и малоприятная роль утешителя, и теперь она терзалась сомнениями, что ей стоит сделать: положить руку на плечо? погладить по голове? обнять? Всё казалось нелепым и не к месту, поэтому она всего лишь сказала:
- Наверное, так действительно будет лучше, Блэйн. Представь, как мучительно для него было бы знать, что перед ним человек, которого он должен был бы помнить и любить, но которого он совсем не помнит и, возможно, больше не любит. Врачи лечат амнезию, Блэйн. Существует специальная терапия, которая поможет ему восстановить воспоминания. А пока он проходит этот трудный путь, хорошо бы, чтобы с ним рядом был просто добрый друг.
Катрин видела, что он сомневается; вполне понятно, ведь все его воспоминания остались целы!
- Ты верил в него, когда он был в коме. Неужели ты не веришь в него сейчас?
Откуда-то из коридора долетел звук закрывающейся двери. Наконец, Блэйн кивнул и улыбнулся, и она почувствовала внезапное облегчение. Может быть, это и вправду всё к лучшему.
Катрин спустилась вниз в большой холл под стеклянной крышей, служивший им летом гостиной, и позвонила.
- Скажите Юджину, что я жду его в серебряной комнате. Нет, как приедет, немедленно. И передайте повару, что Блэйн будет ужинать у себя в комнате, - немного подумав, она добавила. - Пусть приготовит что-нибудь повкуснее, у мальчика был тяжёлый день.
Горничная сообщила, что мистер Андерсон уже предупредил, что прилетит вечерним рейсом. И Катрин ещё раз настоятельно потребовала, чтобы его сразу же направили к ней.
Закончив разговор, она села в кресло, обтянутое жемчужно-серой тканью, и обвела взглядом комнату. Всё здесь было чересчур серебряным и призрачным на её практичный вкус, и у неё часто возникало странное ощущение, будто в гостиной задымлено. Катрин тяжело вздохнула; она бы с удовольствием обставила комнаты иначе, но внутренний голос подсказывал ей, что это будет воспринято, как попытка уничтожить последние добрые воспоминания о предыдущей хозяйке дома. Несомненно, у Феллони был безупречный вкус, однако всё осложнялось тем, что она умышленно использовала детали своей повседневной жизни как сырьё для своего творчества. Неожиданный телефонный звонок или отблеск солнца на лакированной поверхности, покосившаяся картина, подсвечник, синяк, таблетки, - всё шло в ход, трансформировалось и заряжалось новым смыслом. И от того обставленные ею комнаты казались полными прямых сносок на самые интимные детали её жизни; по прошествии многих лет многое стало непонятным, но осталось таким же карикатурно выпуклым и заметным.
На кофейном столике лежали журналы и пара приглашений, которые она собиралась отклонить. Катрин уже давно вела довольно замкнутый образ жизни, что, впрочем, было не удивительно: Лима не могла похвалиться ни светскими раутами, ни приятными соседями. Кроме того, ей было неприятно и стыдно, когда всякий раз вокруг неё поднималась такая суета, словно она была самой английской королевой. Журналы также представляли для неё мало интереса, и она вновь позвонила прислуге, попросив принести пару книг из библиотеки.
Юджин приехал часа через два. Он был в сером дорожном костюме и выглядел очень недовольным тем, что его проводили в гостиную, даже не дав возможности переодеться. Катрин закрыла книгу и без лишних предисловий сказала:
- Он его не помнит.
Юджин нахмурился. Он не желал воскрешать в этом доме отзвуки прошлого, но невольно ему на ум пришёл один вопрос: неужели ещё не слишком поздно? Пускай современные врачи и говорили, что гомосексуализм – это не болезнь, в глубине души он был уверен, что Блэйн просто поддался современным модным течениям. В его годы тоже такое было: свободная любовь, хиппи, страсть к массовым самоубийствам… Где теперь они все? Давно в земле или оставили свои цветистые лозунги и борются за существование, стараясь сохранить то, что осталось от их жизни. Он не желал такого будущего для своего сына. Не ради этого он стольким жертвовал, чтобы уцелеть в этой великой толчее, которую люди называют бизнесом. Ведь он мог послать всё к чёрту, поселиться где-нибудь на юге и сорить деньгами, пока от его репутации не останется ничего, кроме воспоминания. Но нет, он не смел отказываться от жизни, которую сам себе создал; она уже давно принадлежала не только ему одному. Она была механизмом в большой замкнутой машине крупного бизнеса, работавшей примитивными орудиями труда, когда все вокруг уже пользовались новейшими компьютерами. Эта махина с каждым веком становилась всё менее и менее дееспособной, но люди продолжали оглядываться на неё, потому что она была сосредоточием опыта, стабильности и традиций в этом изменчивом мире. Однако Блэйн пока не понимал этого. Он не осознавал ни скандальность своей репутации, ни позора, который он навлёк на всю семью. В его маленьком мире, полном счастливого неведения, не было правил, запрещающих ему любить того, кого он любит, и открыто говорить об этом каждому.
В некотором роде Юджин даже благоволил Курту: высокий голос, мягкие черты лица и идеальный маникюр делали его очень похожим на девушку, но всё же он не был девушкой. Он был причиной, из-за которой Блэйну становилось всё хуже, он ежедневно усугублял его болезнь. Понадобится немало времени, чтобы исправить нанесённый им ущерб. Но теперь всё упрощалось, ведь амнезия Курта точно послужит для них толчком к расставанию; и эта мысль не давала ему покоя. Возможно, если этого мальчишки не будет рядом, его сын наконец-то выздоровеет. «Стоит поговорить с ним сейчас же, - подумал он, - Потом может оказаться поздно. Он – упрямец, ещё хуже своей матери. Жаль, что я не подумал внести такой пункт в договор… Нет, я немедленно поднимусь наверх и поговорю с ним». Но сначала надо было уделить несколько минут Катрин. Он расстегнул манжеты и передал запонки камердинеру.
- Спасибо, Гарри. Оставьте нас.
Как только дверь закрылась, Катрин заговорила вновь:
- Не смей затевать сейчас один из своих знаменитых отеческих разговоров. Вы снова рассоритесь в пух и прах, а мне надоело, что на поминках веселей, чем за нашим столом.
Юджин наклонился вперёд и поцеловал её в лоб. В этом движении промелькнуло что-то вроде раскаяния.
- Я и не думал подниматься к нему. Может быть, попросим принести нам кофе?
- Нет, - твёрдо сказала Катрин. - Ты должен обещать мне, что не будешь вмешиваться.
- К чему это внезапное желание защитить его? – досадливо спросил Юджин.
Катрин посмотрела на него внимательно и серьёзно.
- Я знаю тебя, Юджин, и я вижу, что ты хочешь сделать, - сказала она. - Но послушай меня, сейчас не время испытывать твой родительский авторитет. Блэйн сам должен решить, хочет ли он остаться с человеком, который, возможно, никогда его не вспомнит. И мы можем лишь поддержать его, каким бы ни было его решение. Особенно, если оно вдруг окажется ему не по плечам, - она улыбнулась и добавила. - Кроме того, если ты всё же решишься затеять с ним разговор подобного толка, вот увидишь, твоя знаменитая порывистость в который раз сыграет с тобой злую шутку.
- Только ты можешь угрожать мне подобными нелепицами.
- Ох, так ли это, дорогой мой! Или ты хочешь, чтобы я напомнила тебе, как ты познакомился с Феллони? Незабываемое событие! – Катрин держалась невозмутимо и несколько надменно. - Кембридж, танцы. Первая красавица университета и парень из Массачусетса, приехавший по программе Фулбрайта. Просто звёздная пара вечера! Топчетесь на месте в жалком подобии танца и вдруг бросаетесь друг на друга так стремительно и яростно, что её клипсы и лента для волос летят под ноги другим парам.
- Глупые слухи! Там было так душно и тесно, что мы волей-неволей стали танцевать ближе, чем положено.
- Спешу напомнить, что я видела всё своими глазами, - она усмехнулась. - Особенно мне запомнилось, что она в запале прокусила тебе щёку. И когда кто-то из профессоров прорвался сквозь толпу, чтобы прочитать вам лекцию о морали, у тебя был такой вид – порванный ворот, кровь на лице, - что бедняга решил, что вы не целовались, а дрались.
Юджин многозначительно вздохнул и ответил:
- Чтобы я делал без твоей превосходной памяти, - он немного помолчал, обдумывая их разговор, и наконец сказал, - Хорошо, твоя взяла. Я забуду на время о своих родительских обязанностях, но ровно до тех пор, пока мной не заинтересуются социальные службы.
Катрин тепло улыбнулась.
- Почему бы тебе не пройти наверх и не переодеться, а я пока попрошу подать нам кофе.
Около шести часов вечера Дэйв Карофски вышел из кафе, где он почти ежедневно проводил по несколько часов после своей рабочей смены, и побрёл в сторону центральной площади. Впереди было два выходных – два дня, которые он ненавидел больше всего. Два дня, когда город становился тесным и враждебным; когда внезапно оказывалось, что, кроме как с сослуживцами, поговорить было совсем не с кем; когда он съедал ленч за пять минут и в полной тишине; когда он шёл на какую-нибудь оживлённую улицу только ради того, чтобы перекинуться парой несущественных, пустых слов с кем-нибудь из лоточников; когда он готов был продаться за двенадцать сребреников, лишь бы иметь возможность нормально поговорить с кем-нибудь хотя бы полчаса. Конечно, он всегда мог отправиться в местный гей-клуб. «Скандал» уже который год находился на последнем издыхании и вследствие этого проявлял удручающую живучесть. Публика ходила туда средняя: всякий сброд смешивался с вполне приличными людьми, - и он всегда мог найти в пёстрой толпе такого же одиночку, как и он сам. Однако найти человека, который мог бы слушать и понимать, было не просто, и вместо желаемых сочувствия и некоего духа товарищества, Дэйв получал заигрывания и пару неловких безвкусных поцелуев. «Всё, больше я сюда ни ногой», - говорил он сам себе, выходя под утро из клуба, но каждый раз возвращался.
Он шёл пешком. Торопиться было некуда, так как клуб открывался только в девять, а родители собирались остаться на ночь у тётки. Дэйв свернул около центрального госпиталя Лимы на Шоуни-стрит и пошёл в сторону пятого пожарного депо. У одной из закусочных два парня вытаскивали из фургона-холодильника, перегородившего дорогу, запечатанный контейнер, рядом стояла серебряная Шкода Фабия. «Америка стала страной больших мужчин в маленьких машинах», - вспомнил он чьи-то слова, разглядывая маленький кусочек Европы на улицах провинциального американского городка. На восемнадцатилетние родители подарили ему подержанный Форд Орион, но он, по мере возможности, избегал на нём ездить. Ему гораздо больше нравилось держать машину в гараже и копаться в её содержимом. Дэйв с детства любил что-нибудь мастерить. Он таскал в гараж вещи, случайно найденные на помойках или в брошенных домах, - оконные стёкла, металлические прутья, жестяные трубы, раковины, пластмассовые вёдра, - и создавал из них новые, поражая родителей своей изобретательностью и находчивостью. Особую гордость представляла для него железная лестница, обнаруженная возле старой военной базы. Ему пришлось везти её домой ночью, поскольку он не был уверен, что лестницу действительно можно забрать, на двух велосипедах с помощью своего друга Азимио, который всю дорогу ругал его глупую затею. С годами эта страсть никуда не делась; он уже не изобретал из старого хлама что-то новое, но мог починить своими руками всё, что угодно.
Дэйв на минуту остановился, прислоняясь к железной решётке парка Линкольна. Пойти дальше означало окунуться в мир воспоминаний – выше по улице находилась школа МакКинли. Он прикинул расстояние: надо пройти по парковой дорожке влево, потом два квартала вверх, обогнуть корпус столовой, неуклюже перекрывающий въезд на стоянку, пересечь маленький асфальтированный двор – и вот он на пороге школы. Вместо этого он прошёл под аркой и оказался на Перри-стрит. Улица эта была короткой, всего метров 500, так что её вполне можно было принять за простой тупичок; с того места, где стоял Дэйв, было видно, что её конец упирается в двухэтажный дом. Но на самом деле так только казалось издали – громоздкие вывески углового мини-супермаркета скрывали то, что улица резко изгибалась и уходила вниз.
Дэйв направился к зданию, втиснутому между двумя небольшими многоквартирными домами. В этом доме рядом друг с другом располагались две двери, единственным отличием между которыми была табличка, висевшая рядом с дверью справа: «Б.Р.Смолл, психолог». После минутного колебания Дэйв нажал на звонок двери слева. Внутри что-то завозилось и зашуршало, и шум всё усиливался, пока не замер у дверного глазка. Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась миссис Смолл. Она была одета в спортивный костюм и выглядела запыхавшейся. Волосы её были заплетены на затылке в короткую косичку, и юноша подумал, что она похожа на веревочку от йо-йо.
- Дэйв! – воскликнула женщина. - Какой приятный сюрприз!
Она говорила с лёгким южным акцентом; светлые, дружелюбные глаза, окружённые сетью морщинок, сверкнули любопытством.
- Я не помешал?
- Нет-нет, сегодня я больше никого не жду. Заходи.
Он инстинктивно двинулся в сторону комнаты, где она принимала пациентов, но миссис Смолл пригласила его пройти в другую часть дома.
- Это мой кабинет, - сказала она, отворяя дверь в небольшую, плохо освещённую комнату. Дэйв жадно оглянулся по сторонам: софа и подушки в лиловых наволочках, настенные часы, корпус которых давно потускнел, кожаная подставка для ног, сувенирные тарелочки на стенах, банка с вареньем, чашки на подносе, штабель старых журналов у кресла, обитого потёртой бордовой тканью, и кружевные занавески – комната напоминала старый сервант, набитый разными безделушками.
- Мы с тобой давно не виделись, Дэйв. Уже больше месяца прошло. Как поживаешь?
Он ответил пару стандартных фраз, отказался от предложенного кофе и, чувствуя определённую неловкость от того, что не предупредил заранее о своём визите, принялся рассматривать настенные украшения.
- Нравится? – спросила миссис Смолл и кивком указала на одну из висевших тарелочек. - Мы купили её совсем недавно.
Она заговорила о своём путешествии в Канаду и о других случаях из своей жизни, которые уже нельзя было рассказывать мужу, потому что он их знал, и тем более нельзя было рассказывать пациентам – они приходили выговориться, а не выслушивать её. Но, хотя Дэйв улыбался и как будто с удовольствием слушал её истории, она не преставала чувствовать некоторое таинственное напряжение в его жестах. Миссис Смолл внимательно отмечала про себя, что и как он отвечал ей. В любом слове мог оказаться кончик нити, за которую следовало потянуть. Неожиданно у неё возникла смутная догадка, и она спросила:
- Как дела у Себастьяна?
Услышав это имя, Дэйв вздрогнул и внимательно взглянул на миссис Смолл. Она продолжала сидеть с абсолютно невозмутимым видом. Кажется, ей удалось ухватиться за нить.
- Он уехал. Его отца перевели в другой город, и он забрал с собой всю семью.
Говоря это, он чуть улыбнулся, чтобы его слова не прозвучали слишком уж серьёзно. Он собирался сказать что-то ещё, но так и не сказал, как будто к этому больше нечего было добавить.
- Наверное, вам непросто поддерживать отношения на расстоянии, - заметила миссис Смолл.
- Он всегда говорил, что в новом городе не место старому.
- Ох, Дэйв! Мне очень жаль. Как ты себя чувствуешь?
Он откинулся назад и улыбнулся.
- Могло быть и хуже. Но, похоже, я перенял немного его философии. Пусть прошлое остаётся прошлым.
- У вас, вроде, всё так хорошо начиналось, - тяжело вздохнула женщина.
- Да, но, в общем, нас вряд ли можно было назвать идеальной парой. Знаете, иногда он был абсолютно непредсказуем: раздражался по пустякам, постоянно к чему-нибудь придирался, а затем, словно позабыв обо всём, начинал назойливо добиваться моего внимания…
Дэйв запнулся. Ему вдруг вспомнилась нахальная улыбка, и ночной пляж, и фейерверк четвёртого июля, и неправдоподобно красивое и грустное лицо, промелькнувшее в окне поезда. Всё это теперь было как в старом заезженном цветном фильме, кадры которого постепенно заменялись действительностью – шумной, захламлённой, в ярком электрическом свете. Для Себастьяна всё всегда было очень просто: делай что хочешь, бери что хочешь, держи путь туда, куда желаешь. Для него этого было вполне достаточно, но Дэйв хотел чего-то большего, и, как ни странно, большего не от Себастьяна, а от самого себя. Ему было жаль, что он так никогда и не полюбил его.
- Иногда всё, что нам нужно, это знать, что кто-то есть рядом.
Дэйв поднял глаза на миссис Смолл и чуть покраснел. Неужели он сказал последнюю мысль вслух?
- У меня в практике был один случай: пациентка мечтала о полётах. И когда начиналось моё дежурство, я заходила в её палату, становилась в середине и делала «ласточку». Даже взмахивала пару раз руками. Это занимало у меня не больше минуты. Но за эту минуту я успевала показать ей, что принимаю её и её образ мыслей, её мечты и фантазии, - она наклонилась к нему. - Понимаешь, Дэйв, иногда единственное, что другие люди могут сделать для тебя – это полетать. Это может показаться чем-то незначительным, в чём нет никакой необходимости. Но это даёт надежду.
Она взглянула на часы.
- Уже поздно. Может, зайдёшь ко мне завтра? Я была бы очень рада вновь тебя увидеть.
Он встал и пожал ей руку. Да, он непременно зайдёт завтра. И не как пациент, а как друг.
***
Маленькая библиотека в левом крыле Далтона всегда находилось в полном распоряжении хористов. Это было что-то вроде их небольшого убежища, куда не было доступа даже школьному библиотекарю. Здесь прогуливались уроки, валялись позаимствованные из общей библиотеки книги, вешалась на стены, словно охотничьи трофеи, украденная у новичков форма, а на полках стояли пластинки и потрёпанные тетради с аккуратными наклейками с именем и номером класса. У левой стены стоял громадный стол с бездонными ящиками и многочисленными надписями, среди которых особенно выделялась бурая «In cavea non canit luscinia», которую, по преданию, написал собственной кровью первый хорист «Соловьёв». Рядом на стену опирались две свёрнутые рулоном карты и кусок старой классной доски, на которой мальчики мелом записывали всё, что придёт им в голову, поэтому чаще всего, что неудивительно, там появлялось схематичное изображение большегрудой женщины.
Библиотека редко пустовала, но во время большой перемены в ней обычно не было ни души, поэтому Блэйн решил спрятаться там от своих докучливых одноклассников, желавших узнать все подробности схватки, которую они обозвали «мальчик-с-пальчик против верзилы-футболиста». Особенно напирал с вопросами Джефф, который даже не пытался скрыть, что он принимал ставки на исход «битвы».
Блэйн лёг на диванчик в углу и закрыл глаза. Тяжёлые гардины на окнах заглушали голоса мальчишек, высыпавших во внутренний дворик. Их едва слышимые разговоры казались щебетанием экзотических птиц. Полулёжа, Блэйн потянулся к окну, отодвинул плотную ткань и с праздным любопытством выглянул наружу: юноши в белых костюмах и с клюшками в руках шли в сторону конюшни, мальчики в тёмно-синих блейзерах с красной нашивкой и серых брюках сидели на ступеньках изящной лестницы, спускающейся к лужайкам и заасфальтированной дорожке, или стояли под деревьями. Сжав ладонь в виде пистолета, он стал мысленно отстреливать всех, кто находился во дворике, и ему казалось, что с каждым выстрелом весёлое щебетание становится всё тише.
Вдруг прямо за его спиной раздался голос Дэвида:
- Вот ты где! Мне нужен партнёр для поло. Этот белобрысый выскочка Стив вновь строит из себя лучшего из лучших. Неплохо было бы немного сбить с него спесь, пока он не раздуется от самодовольства настолько, что не сможет пройти в дверь.
Блэйн, скрывая досаду, оглянулся и увидел, что Дэвид выжидательно на него смотрит.
- Не хочется, – буркнул он.
- Да что с тобой? – спросил, хмурясь, Дэвид. - Ты уже неделю сам не свой.
- Пустяки, - ответил Блэйн, пряча взгляд.
- Ну конечно. Похоже, у меня что-то не то с глазами. Пора очки покупать!
Блэйн взял с пола чью-то раскрытую книгу и помахал ею перед другом.
- Слушай, Дэвид, отвали! У меня огромное домашнее задание по литературе, а я ещё не прочитал и половины книги. Вот и всё.
- Не припомню, чтобы в нашу программу входил «Винни-Пух».
Блэйн с удивлением взглянул на обложку и положил книгу обратно на пол.
- Кто вообще притащил её сюда? – пробормотал он.
- Оставим этот маленький грязный секрет его обладателю, и вернёмся лучше к тебе. Так что случилось? Это из-за того, что ты пытался помочь той залётной птичке? – Дэвид испытующе взглянул на Блэйна. - Судя по твоему ликующему виду, это были самые триумфальные минуты в твоей жизни.
Блэйн решил, что с него довольно. Он резко встал, не пытаясь скрыть своё раздражение, и отчеканил:
- Так какой ответ тебе нужен? На что ты поставил?
- Ладно-ладно, не горячись, - Дэвид с обиженным видом ткнул его кулаком в бок. - Мы просто беспокоимся за тебя.
Блэйн вновь повалился на диван и неопределённо махнул рукой в сторону окна, словно просил описывать, что происходило снаружи. Дэвид смотрел то на него, то на окно, как будто следил за ходом теннисного матча. Это монотонное занятие прервал внезапно появившийся на пороге библиотеки Вес: блейзер перекинут через плечо, рубашка не заправлена, подвёрнутые штанины открывают ярко-оранжевые носки, карандаш заложен за ухо, в руках исписанные листы бумаги. Случайный зритель удивился бы такой разительной перемене в облике всегда одетого с иголочки главы совета хористов, но для его друзей это было вовсе не в новинку – им было прекрасно известно, насколько эксцентричным он бывает, когда с головой уходит в какое-нибудь дело.
- Вес, ты составляешь список приглашённых или городской справочник? – Дэвид выхватил у него один из листов и пробежался по нему глазами. - Зачем ты вписал Нэнси? Ты не нашёл способа проще расстаться с Дженни, чем дать ей возможность придушить тебя от ревности? И вычеркни Мелвина, если не хочешь, чтобы это была наша последняя вечеринка. Ты не слышал, что он учудил, когда его пригласили к Коллинзам? Неспроста его теперь все кличут Ширинкой. Эйприл Боунс… Это не та блондинка, чарующий облик которой нам регулярно рисует Джефф на доске?
Вес ничего не говорил, но улыбался каждому его слову с кроткой укоризной, точно мать, наблюдающая за шалостями своего чада. Все старшекурсники в Далтоне без умолку обсуждали грядущую вечеринку в Коттедже. Попасть на неё можно было, только если ты получишь специальное приглашение от организатора вечеринки, имя которого, как считалось, не было известно никому. Некоторые заканчивали Далтон так и никогда не узнав, что значит провести ночь в Коттедже. Конечно, у хористов и здесь были свои привилегии, и Вес страшно гордился, что ему доверяли организацию вечеринки уже второй раз подряд. Он потянулся за своими листами, затем, передумав, обратился прямо к Блэйну:
- Ты пойдёшь?
- В Коттедж? – у него был озадаченный вид; младшеклассников никогда не вносили в список.
- Там будет много выпивки, девчонок и свободных комнат на все случаи жизни, - поддержал идею Дэвид. - Кроме того, в Коттедж придут ребята из колледжа.
Удивление Блэйна достигло наивысшей точки. Он колебался и уже готов был согласиться, но вместо этого вновь дал выход своему раздражению:
- Не хочу ни с кем знакомиться. Мне нравится Курт.
- И твоё счастливое лицо ясно говорит нам о том, что Курту ты тоже нравишься, - сказал Вес снисходительно.
Блэйн готов был отчаяться. Похоже, что и Вес теперь считает, что он охвачен болезненной манией. Хорошо, что не манией преследования, пошутил бы Дэвид, выскажи он эту мысль вслух. Блэйн всегда считал, что может положиться на мнение друзей, но не ожидал, что наступит момент, когда он не захочет мириться с ним.
- Я не хочу всё испортить. Мы можем начать, как друзья, а потом это выльется во что-то большее.
- Стоп-стоп, ты поэтому с нами дружишь? – рассмеялся Дэвид.
Эти слова лишь ещё больше увеличили досаду Блэйна, и он разнервничался:
- Я хочу сказать, что он только познакомился со мной. Нам нужно время.
- Первая любовь не всегда заканчивается словами «и жили они долго и счастливо». Это не Дисней, Блэйн. – Вес похлопал его по плечу и переглянулся поверх его головы с Дэвидом. - Мы зарезервируем для тебя местечко. Если решишься, приходи в пятницу к центральному входу после отбоя.
@темы: Фанфики: макси, R
-
-
18.12.2011 в 05:34-
-
18.12.2011 в 06:50-
-
19.12.2011 в 05:21-
-
19.12.2011 в 09:37Правда, читая продолжение, мне как-то не верится в ХЭ.
Хочу заметить, что в шапке фика нет пометки "ХЭ"
-
-
20.12.2011 в 01:40и снова прода нескоро, да? ：small:
вот интересно и интригующе, но Бёрт
-
-
20.12.2011 в 02:06Не было, но мы надеемся))
-
-
20.12.2011 в 02:09возможно) смотря какие обстоятельства, чаще всего я просто няшка
и снова прода нескоро, да?
У меня довольно объёмные главы, поэтому над ними приходится довольно долго работать, но я надеюсь, что продолжение появится быстрее, чем через 2 недели, как вышло по стечению обстоятельств с этой главой.
и еще как-то образ Кэрол вызывает отторжение Оо
Я приму, с вашего разрешения, это как комплимент, потому что так и задумывалось) Как любит приговаривать одна из моих профессоров, нет ничего ужаснее сломленной горем женщины.
Спасибо, что читаете, приятно видеть, что хоть кому-то есть дело до этого фика
-
-
20.12.2011 в 02:14-
-
20.12.2011 в 03:20Ага, в жестоких муках)
Спасибо, что читаете, приятно видеть, что хоть кому-то есть дело до этого фика
Спасибо Вам, что вы нас радуете
-
-
20.12.2011 в 03:26Это я всегда готова предоставить)
Ещё раз большое спасибо)
-
-
20.12.2011 в 09:47ну даааа... но всегда ж хочется все и сразу)))
Я приму, с вашего разрешения, это как комплимент, потому что так и задумывалось)
хм... ну ладно
горе, конечно, сильно меняет человека, но как-то прям жестока она местами *__*
-
-
26.12.2011 в 21:22-
-
26.12.2011 в 22:02